В рамках литературных вечеров «Этим летом в Иркутске 2016», которые прошли на сцене Иркутского академического театра имени Н. П. Охлопкова с 20 по 22 июня, мы поговорили с ведущим литературных встреч, известным писателем и постоянным гостем нашего города Евгением Водолазкиным о вдохновении, чтении и проблемах интерпретации.
 

— Вы не первый раз в Иркутске и всегда хвалите город и литературные вечера. Почему?

— Почему хвалю? Может быть, это единственный город в России, где так много людей приходит на встречи с писателями. В Москве или Питере такую аудиторию, боюсь, не собрать. В столицах много разных развлечений, и, на мой взгляд, поэтому люди не часто ходят на литературные вечера. А в Иркутске не просто ходят — они задают вопросы и настолько серьезно относятся к происходящему, что, пожалуй, Иркутск действительно в этом отношении не идет в сравнение ни с одним городом России.
 

Евгений Водолазкин — российский литературовед и писатель, доктор филологических наук. В 2015 году написал текст «Тотального диктанта». Живёт и работает в Санкт-Петербурге.
 

Возможно, свою роль играет и то, что встречи проходят в стенах театра. В других городах подобные мероприятия обычно проводятся в библиотеках, книжных магазинах. Но вряд ли это имеет решающее значение: я думаю, что та литературная среда, которая создалась в городе Распутина и Вампилова, очень много значит, и она постоянно воспроизводится: уходят одни люди и приходят другие, но их настрой остается прежним.
 

В Иркутске даже в те времена, когда в России был гораздо меньший интерес к литературе, к книге — а это было всего лет пять-десять назад, — этот самый интерес был уже очевиден. Но сейчас не стали читать больше, чем, скажем, 10 лет назад: стали читать лучше.
 

Статистика говорит, что упали продажи «литературы трэша» — любовных романов, триллеров — и повысились продажи серьезной литературы, что очень хороший признак. Обычно я избегаю говорить плохо о любого рода литературе, потому что если какие-то книги покупают, значит, они нужны. Человек ведь живет в нескольких регистрах одновременно — может читать так называемую высокую или философскую литературу, а может читать для отдыха что-то попроще, и в этом ничего плохого нет. Важно, чтобы он эту иерархию осознавал? и чтобы литература, которая рассчитана исключительно на развлечение, не была единственным чтением.
 

— Часто сравнивают «Авиатора» и «Обитель» Прилепина. Как Вы относитесь к этому сравнению?

— Когда Захар писал о Соловках и «Обитель» еще не была закончена, мы с ним обсуждали это, и я рассказал, что издал книгу о Соловках: воспоминания соловецких монахов, узников, паломников — самых разных людей, бывших там. Выяснилось, что мы с Захаром пишем, основываясь примерно на одном и том же материале.
 

Он прекрасно знал все тексты, которые знал я, и в этом отношении действительно есть сходство. Но мы по-разному обращаемся с материалом, поэтому соловецкие страницы у нас играют разную роль.
 

Книгу Захара я оцениваю очень высоко: это не просто одна из лучших книг о Соловках, это одна из лучших книг минувшего десятилетия. Да, параллель между нашими романами имеет право на существование. Другое дело, что нужно отдавать себе отчет в том, что даже если материал сходен, книги всегда различны, поскольку авторы ставят перед собой разные задачи.
 

— Как доктору филологических наук вам сложно создавать текст, который впоследствии будет разбираться на части вашими коллегами и подвергаться интерпретации?

— Я, естественно, отдаю себе в этом отчет и очень уважительно отношусь как к нынешним, так и к будущим исследователям. Я понимаю, как нелегок этот труд, особенно сейчас, когда не остается черновиков. Если раньше, в рукописный период, по черновикам можно было сопоставлять варианты и видеть, как развивалась мысль автора, то сейчас писатель сдает в издательство флешку с текстом или посылает его по электронной почте, — и никаких его терзаний, которые отражаются в черновиках, не видно, поэтому я стараюсь в чем-то им помогать.
 

Ко мне обращается довольно много исследователей, которые пишут диссертации, касающиеся либо моих текстов, либо вообще современной русской литературы. Они спрашивают меня, какие источники я использовал, и я без малейшего неудовольствия их называю.
 

Любой писатель, серьезно относящийся к своему делу, обязательно опирается на дополнительные источники.
 

Я не только не скрываю источники, а действительно готов любому, кто интересуется этим, предоставить полный список использованных мной текстов. Но знание источников не является единственным средством для толкования текста. Для этого надо понять его задачи, код, с которым нужно к нему подходить и его отмыкать.
 

Возьмем роман «Авитатор»: некоторые отзывы о нем показали, что код текста и код читателя иногда расходятся. Не нужно читать «Авиатор» как историю о том, как заморозили, а потом разморозили человека: это книга не о крионике, а о совсем других вещах.
 

— Профессиональная критика помогает литературе развиваться или стоит ориентироваться на рецензии и отзывы?

— Это очень важный вопрос, потому что критик и рецензент — разные вещи. Рецензент — это что-то более прикладное, приземленное, если угодно. А критик — это человек, который хорошо видит путь, по которому идет литература или конкретный автор. Он видит или должен видеть этот путь там, где его не видит, может быть, даже писатель.
 

У нас есть выдающиеся критики, такие как Галина Юзефович, Лев Данилкин, Николай Александров, Павел Басинский. Я мог бы перечислять еще. На самом деле критиков, которые помогают литературе, у нас сейчас очень много.
 

— В современной литературе важнее форма или содержание?

— Я не сторонник разделения формы и содержания в литературе, ведь часто форма и является содержанием. Это вещи неразделимые, перетекающие одна в другую. Современная литература очень разная, потому что, в отличие от литературы 30-летней давности, в ней присутствует всё.
 

После периода постмодернизма, который, на мой взгляд, уже закончился, расчистилась поляна для всех — есть четыре группы писателей, которые называют себя новыми реалистами; есть писатели, которые продолжают отдельные линии постмодернизма, хотя как течение он все-таки перешел уже в нечто другое. Что касается меня лично, то я очень внимательно отношусь не только к тому, что пишу, но и как.
 

Я слежу за качеством прозы, за ее ритмом, ведь деление текста на отдельные сегменты — предложения, абзацы, главы, части — не случайно. Я стремлюсь к тому, чтобы все эти единицы текста обладали завершенностью и при этом сочетались друг с другом.
 

— Эдгар По в своих эссе отвергал вдохновение и признавал лишь мастерство. Согласны ли вы с ним?

— В юности я пытался писать стихи. И, действительно, писал их по вдохновению. У меня не было цели написать стихотворение, но когда я чувствовал какой-то странный прилив сил и чего-то такого, что влетает, как ветер, я садился и писал стихи. Это обычное занятие молодых людей.
 

Мои юношеские стихи были не лучше и не хуже других, но особой ценности они, на мой взгляд, не представляли. К прозе я обратился в довольно зрелом возрасте. Пожалуй, сейчас у меня просто нет времени ждать вдохновения.
 

Я как лягушка-путешественница, постоянно куда-то лечу или еду. И если бы в те редкие дни, когда я оказываюсь дома, в Питере, я еще ждал вдохновения, это была бы катастрофа.
 

Вдохновение приходит ко мне в тот момент, когда я сажусь за компьютер. Меня действительно вдохновляет вид клавиатуры, экрана, как раньше вдохновляли людей перо и бумага.
 

Я бы сказал, что я начинаю писать, просто когда есть время. Другое дело, что в какой-то момент, часов через 6-10, я чувствую, что устал. Усталость выражается не в том, что я не могу писать дальше — я могу создавать текст, но чувствую, что он уже теряет энергию. Текст продолжает умножаться, но он бессилен, — и тогда я останавливаюсь. В этом смысле можно, наверное, говорить о вдохновении как о чем-то таком, что дает тексту силу и энергию.
 

— Читают ли писатели в свободное время?

— Мне приходится читать около 100 романов в год: я член жюри премии «Ясная Поляна», так что с этим у меня полный порядок. Но чтение является для меня не только обязанностью, но и удовольствием, и радостью.